Не успели всласть покурить, как меня вызвал к телефону командир полка гвардии майор Долгов. Он потребовал любой ценой удерживать курган и пообещал прислать нам в помощь роту автоматчиков старшего лейтенанта Александра Гавриловича Потрываева.
Вскоре над головой загудели По-2. Мы не переставали удивляться отваге, с какой эти тихоходные, не защищенные ничем самолеты действовали над полем боя, оказывая неоценимую поддержку пехоте, артиллерии и танкам. Во вражеский тыл направилось и несколько тяжелых бомбардировщиков.
Стараясь как можно лучше использовать передышку, мы занялись пополнением боеприпасов и оборудованием своих позиций: роты глубже зарывались в землю, соединяли окопы траншеями. За ночь всех раненых отправили на переправу. Уточнили потери. Хотя хозяйственный взвод остался за Волгой, мы ухитрились накормить людей и доставить в подразделения воду.
Переправилась наконец через Волгу полковая батарея капитана Павла Емельяновича Сергеева. С ней была установлена связь, и теперь мы могли рассчитывать на ее поддержку. Это имело для нас огромное значение: ведь в 1-м батальоне осталось только шесть минометов и во 2-м примерно столько же. Солдатское «радио» сообщило, что к левому берегу Волги подошла дивизионная артиллерия, артиллерийский полк, тяжелые 120-миллиметровые минометы из резерва Верховного Главнокомандования. На душе стало веселее. Мы наладили устойчивую связь со штабом полка. Положение стабилизовалось. 1-й батальон хотя и понес большие потери, но был вполне боеспособен и готов к новым сражениям с врагом.
17 сентября с восходом солнца над городом снова повисла фашистская авиация и началось то же, что и вчера: планомерная бомбежка домов, улиц, площадей. Возобновились контратаки. Нам приходилось жарко, однако по сравнению с минувшим днем батальон, хотя и сильно поредевший, чувствовал себя более уверенно. Мы хорошо окопались, имели боеприпасы, а главное — нас поддерживала полковая артиллерийская батарея. Была установлена связь, правда не очень надежная, и с артиллерией, находившейся за Волгой. Из штаба полка мне сообщили сигналы, и теперь я мог по мере надобности вызывать заградогонь.
Более активно действовала и наша авиация. Штурмовики появлялись со стороны заволжской степи на бреющем полете. Уже над Волгой начинали пускать реактивные снаряды, которые взрывались в боевых порядках противника и наносили ему серьезные потери — это мы наблюдали с кургана, — затем сбрасывали бомбы и обстреливали врага из пушек и пулеметов.
Когда «илы» возвращались на свои аэродромы, их над Волгой подкарауливали стаи «мессеров». Часто мы были свидетелями неравных поединков. Я удивлялся: как мог держаться в воздухе самолет, если в его фюзеляже и в крыльях зияли пробоины, если с него свисали рваные полосы металла? А он летел, летел на одном мужестве. Гитлеровцы боялись наших штурмовиков и называли их «черной смертью».
Бои за высоту продолжались. Мамаев курган был изрыт воронками, словно оспой. Казалось невероятным, что в этом аду человек мог уцелеть. Но израненный батальон был жив и боеспособен, и как ни старались фашисты сбить нас с занятых позиций, им это не удавалось. Чувство ответственности за исход боев на Мамаевом кургане заставляло мою мысль работать особенно четко. Я ни на минуту не забывал, что должен быть хозяином положения, и старался крепко держать в своих руках нити управления обороной.
Неприятель упорно контратаковал нас, а гвардейцы отбрасывали его. Зарывшись в землю, мы при поддержке артиллерии перемалывали пехоту противника. Ничейная полоса была густо усеяна вражескими трупами.
Спустя несколько дней 3-й, а вслед за ним и 2-й батальон были переброшены в центр города, где воевал 42-й гвардейский полк полковника Елина. Наш батальон вместе с ротой автоматчиков старшего лейтенанта Потрываева продолжал драться на кургане вплоть до 24 сентября.
В Сталинград пришли свежие силы. В районе мясокомбината, у железнодорожной насыпи появились новые подразделения. Видно было, что это необстрелянные войска. Мы догадывались, что они должны сменить нас. Я послал туда связного отыскать командира, чтобы ознакомить его с обстановкой и дать некоторые советы, так как эти подразделения, еще не участвуя в бою, несли потери. Вскоре к нам на НП прибыл майор, уже немолодой, с сединой в волосах. У него в петлицах две шпалы, у меня — три кубика.
— Кто меня вызывал? — спросил он, как мне показалось, не очень любезно.
— А вы кто?
— Командир батальона.
— Я тоже командир батальона, — и по-товарищески поделился с ним своими соображениями.
Мы уже привыкли к тому, что у нас в дивизии молодые комбаты и по званию не старше капитана, а перед этим пожилым майором я выглядел чуть ли не мальчишкой. Чувствовал себя неловко, однако добросовестно рассказал ему то, что знал сам, и посоветовал окопаться у железнодорожной насыпи. Майор снисходительно выслушал меня, словно бы не принимая всерьез то, что ему говорилось.
— Это все? — небрежно бросил он.
— Да, все.
Майор повернулся и, не проронив ни слова, ушел.
Ночью нас сменили.
КРУТОЙ ПОВОРОТ
Сначала нам сопутствовал успех. При поддержке полковой артиллерийской батареи роты атаковали неприятеля, выбили его с занимаемых позиций и стали продвигаться в указанном направлении. Когда приблизились к капитальным многоэтажным зданиям, гитлеровцы встретили нас плотным ружейно-пулеметным огнем. Воевать в крупных населенных пунктах нам еще не приходилось, и естественно, сразу не все получалось гладко. 1-я рота ворвалась в один из домов, но закрепиться в нем не сумела. Противник контратаковал и выбил ее оттуда. Гвардейцы залегли, затем снова пошли в атаку. Однако успеха не добились.
Тут нас постигла большая беда — погиб один из самых храбрых командиров младший лейтенант Колядинский. К нему я особенно привязался в дни боев на Мамаевом кургане. Он воевал умело и изобретательно. Нам даже не удалось вынести его из-под огня, и все мы очень переживали это.
В командование 1-й ротой вступил старшина Федор Никитович Медведев — рослый, смелый, обладавший огромной физической силой. Он до этого командовал взводом. Как и Колядинский и Карпенко, Медведев много внимания уделял молодым солдатам: показывал им, как лучше отрыть окоп, как передвигаться под огнем, тренировал в стрельбе, давал практические советы по устройству фронтового быта. Ему с Карпенко выпало оборонять гостиницу. И в этом разрушенном строении он старался создать людям какие-то удобства, устроил даже баню. Бойцы ценили такое отношение к себе и готовы были по приказу своего ротного идти, что называется, в огонь и в воду.
Атаки гвардейцев хорошо поддерживала артиллерийская батарея. И все же за день роты так дальше и не продвинулись. Фашисты засели в больших зданиях, подготовили многоярусный огонь, и мы вынуждены были залечь и окопаться.
Но хотя противник и прижал нас к земле, мы не пали духом, лишь еще сильнее горела ненависть к захватчикам. Бойцы бились с упорством и злостью, не щадя жизни.
Помню, как на наблюдательный пункт батальона, расположенный у железнодорожного моста, обливаясь кровью, прибежал какой-то стрелок и потребовал:
— Патронов! Давайте патронов!..
Сколько пуль пробило его тело, какие у него были ранения, — не знаю. Но он крепко держался на ногах, и не только держался! Залпом выпив флягу воды, схватил ящик с боеприпасами и, превозмогая боль, потащил в роту. Раненые не покидали поля боя, никакие уговоры отправиться на противоположный берег Волги, где были развернуты госпитали, на них не действовали. Перевязавшись, они сражались с еще большим ожесточением.
Бой не затихал ни на минуту. Вдруг запел зуммер — тогда звонков не было, — взял у телефониста трубку.